Не совсем джентльмен - Джеки Д`Алессандро

– Пока вы занимались этими приятными вещами, я училась танцевать, вышивать и говорить по-французски. Выросли здесь, на море, а я – в Лондоне. Наш загородный дом – это всего три часа езды от города. Вы весело проводили время с братом, в то время как моему было проще застрелиться, чем побыть со мной. Вы росли, зная, что будете врачом, а мне было предписано удачно выйти замуж, чтобы обеспечить себе будущее. Наши с вами жизни такие разные!

– Я уверен, ваш отец и брат позаботятся о вашем будущем.

– В деньгах мне поможет отец, а на брата, к сожалению, ни в чем нельзя положиться. Но если бы это и было возможно, то мне все равно хочется иметь свою семью, детей.

Он повернулся к ней, облокотился на руку и серьезно спросил:

– А кем бы вы стали, если бы могли не быть дочерью графа?

– Мужчиной, – ответила она не раздумывая. Виктория ждала, что он улыбнется, но он продолжал внимательно и задумчиво смотреть.

– Каким мужчиной? Графом? Герцогом? Королем?

– Ну, просто... мужчиной. Тогда бы я смогла выбирать, и моя судьба не определялась бы половой принадлежностью. Доктор, рыбак, шпион – было бы столько возможностей! Вы не представляете, как вам повезло!

Натан призадумался, затем кивнул:

– Хм, об этом я не подумал... А каким было ваше детство?

Виктория уткнулась подбородком в колени и стала размышлять. Никто раньше не спрашивал ее об этом.

– Одиноко. Тихо. Особенно после смерти мамы, и если бы я не любила читать, то наверняка сошла бы с ума. Я немножко завидую, что у вас есть Колин, – с ним вы могли поговорить, поделиться разными вещами... Эдвард старше меня на десять лет, и если посчитать, сколько времени мы провели с ним вместе, можно сказать, что я – единственный ребенок в семье.

– Не могу представить себя без Колина. Но у нас разные интересы: для него наука – это страшные мучения, и он скорее дал бы отсечь себе голову, чем выучил латынь, например. Потом ему пришлось учиться всем обязанностям, которые получают вместе с титулом, так что я довольно много времени провел один. – Он помолчал несколько секунд, затем сказал: – Кажется, у нас с вами есть что-то общее.

Виктория притворилась оскорбленной:

– О, я потрясена! Хотя, должна вам сказать, мне никогда не хотелось быть рыбаком.

– Это было бы лишним. Жесткие шершавые веревки – не для ваших нежных рук. – Натан взглянул на ее сцепленные руки, обнимающие колени. Пальцы непроизвольно сжимались. Он опять посмотрел на ее лицо и сказал: – Знаете, Виктория, я хоть и понимаю, почему вам хотелось быть мужчиной, но... я просто счастлив, что вы – женщина.

– Почему? Боитесь, что обыграла бы вас на бильярде?

– Вовсе нет. Я – непревзойденный, превосходный игрок.

– Мы же договорились, что «непревзойденный» – это не самое удачное слово.

– Да? А мне показалось, наоборот. Ну, не важно. Я рад, что вы не мужчина, потому что тогда я не смог бы сделать этого...

Он подался вперед и погладил ее руки. У Виктории перехватило дыхание, и, не в состоянии себя контролировать, она, расцепив руки, потянулась пальцами к его губам.

– И этого я бы не сделал... – прошептал он, лаская ее кожу теплым дыханием, а затем целуя пальцы.

Как это возможно, что при таком обилии воздуха нечем дышать? Пока она искала ответ, Натан отпустил ее руку и привстал. Его лицо было в одном футе от нее. Жар его взгляда притягивал сильнее магнита. Ароматы сандалового дерева и дорогого парфюма были очень соблазнительны, и ей захотелось дотронуться губами до его гладко выбритой кожи, такой теплой и мягкой.

– А это и вовсе было бы невозможно...

Придвинувшись ближе, он тронул большим пальцем ее щеку, затем провел рукой по ее волосам, приближаясь к затылку. Каким-то чудом воздух все-таки добрался до ее легких, и Виктория блаженно вздохнула. Натан мягко привлек ее к себе, губы их встретились один раз, второй... Слабые, легкие касания делали поцелуй еще более желанным. Направление ветра изменилось, и Натан мягко, осторожно дотронулся губами до ее щеки. Добравшись до мочки, он пощекотал ее языком и поцеловал нежную кожу под ухом.

– Розы, – прошептал он, единственным словом пробуждая дрожь во всем ее теле.

Виктория закрыла глаза и повернула голову, помогая ему.

– Я добавляю в ванну розовую воду...

Он откинулся назад, и она чуть не застонала от разочарования. Открыв глаза, Виктория замерла под его горящим взглядом.

– Так вы пахнете розами... везде?

Это был не вопрос, а скорее утверждение, сказанное хрипло, как на последнем издыхании. Что бы она ни собиралась ответить на это, дар речи пропал, когда его пальцы заскользили по ее телу.

– Вам, должно быть, по десять раз в день говорят, какая вы красивая.

Виктория коротко и нервно усмехнулась:

– Не так много, конечно, но говорили.

– А сегодня это уже было?

– Пока нет.

Он дотронулся указательным пальцем до ее нижней губы.

– Вы такая красивая...

– Спасибо, хотя...

– Что? Вы предпочитаете слово «бесподобная»? Хорошо. Бесподобная!

– Нет, просто... это ничего не означает.

– Что именно?

– Действительную красоту. По крайней мере не должно означать.

– О чем это вы?

– Я хочу сказать, что красота человека от него не зависит. Она не является достижением вроде профессии врача и не требует ни таланта, ни усилий; она не делает человека добрым или скромным. Порой кажется, что моя красота – это все, что восхищает людей. Да, мне повезло оказаться дочерью своих родителей, но ведь я ничего для этого не сделала...

Натан выглядел озадаченным.

– Удивлен слышать от вас такое. Мне казалось, что вы немало внимания уделяете красоте.

Виктория мысленно отругала себя за привычку бормотать все подряд. Она когда-нибудь научится держать язык за зубами? Но сейчас она уже довольно далеко зашла, так зачем останавливаться?

– Не отрицаю, что мне нравится красивая одежда и я стараюсь выглядеть наилучшим образом. Этого-то от меня всегда и ожидают. Но в сердце я всегда храню образ мамы, которая была так красива, что люди не могли оторвать от нее глаз. Однако, несмотря на красоту, она не была счастлива.

Она вспомнила свою маму, очаровательную длинноволосую женщину, всегда весело смеявшуюся при гостях, а потом плакавшую в спальне.

– После моего рождения у нее было два выкидыша, что привело к меланхолии, от которой уже нельзя было излечиться. Она умерла, едва дожив до сорока лет, все еще красавицей. А что толку? Мне нужна была мама, и не важно, какая – красивая или безобразная. Я бы отдала все, что у меня есть, всю эту кому-то нужную красоту ради одного дня с ней, ее редкой улыбки.

На ресницах Виктории блеснули слезы.

– Я хочу сказать, что внешняя красота... бесполезна.